Он ушел из дома ясным летним днем, когда солнце стояло в зените и воздух звенел от жары, а деревенские псы лениво лежали в своих будках и, завидев знакомого человека, сонно вылезали наружу и только хвостами помахивали, демонстрируя свою преданность. Мать рыдала, просила не торопиться с решением, ещё подумать, годок поработать в совхозе, но он ушел, не оборачиваясь, за удачей, впечатлениями и сытой, новой жизнью. Младшая сестра бежала за ним вприпрыжку до моста и все ныла, и все канючила, чтобы он остался, но решение было принято твердое, и потом, когда дорога, наконец, свернула в овраг и сестры стало не видно, он облегченно вздохнул и прибавил шагу. Так, двадцати лет отроду, он шагал в неизведанный мир и радовался тому, что, наконец, свободен. Свобода жгла его душу, пересушивала горло, но он чувствовал себя сильным, бывалым мужиком, готовым к приключениям.
Бежать собрался?
Там, где проселок выходил на трассу, встретил он, как назло, старенького сельского священника, отца Мефодия, которого, резвясь, они с друзьями прозвали «мифом», и частенько выкрикивали ему это прозвище прямо в глаза. Старик, как ни странно, не обижался, не гнался за ними, как другие, с дубиной, а только смотрел печально и тяжело вздыхал. Душу рвали Сашке эти вздохи, но он старался давить в себе так внезапно наплывающие человеческие чувства и открыто хохотал батюшке в лицо. За эту и ей подобные выходки слыл он в деревне хулиганом, бесшабашным парнем, способным на многое, и дружки у него водились соответствующие. Поравнявшись на перекрестке с отцом Мефодием, парень вновь ощутил свербящую тоску и, опустив глаза, буркнул: «Здрасте», но батюшка остановился и вдруг спросил: «Бежать собрался?». Сашка густо покраснел, и горячая волна обдала его с ног до головы. Он хорошо знал, в чем виноват перед старым священником, перед покосившейся церковью, перед родной деревней, перед собственной семьей, и очень боялся, что батюшка догадался и знает его страшный грех. Несколько минут оба стояли молча, и Сашка отвел глаза, чтобы больше не встретиться взглядом со стариком. Потом отец Мефодий похлопал парня по плечу и спокойно сказал: «Что же, счастливой дорожки! Только помни всегда, что она два конца имеет, а значит, можно и назад вернуться!».
Водитель трехтонной попутки оказался веселый и говорливый. Он беспрерывно болтал о семье, о своих маленьких детях и красавице-жене, радовался возвращению домой и угощал парня печеньем. Сашка слушал его и не слышал. Он искоса поглядывал на веснушчатый нос, светлые брови и загорелые, сильные руки, крутившие баранку, и думал о том, что вот так он жить не хочет. За гроши бороздить дороги на стареньком грузовике он считал делом бесперспективным и малоинтересным. Его влекли большие деньги, веселая жизнь, как на экране телевизора, шумные компании и свобода. Именно последняя заставляла сильнее биться Сашкино сердце. Он не хотел ни от кого зависеть и ни для кого не собирался ничего делать. План был разработан давно, и в районном городке его ждал армейский дружок, с которым они ещё во время службы до мельчайших подробностей, как им казалось, продумали все Покаяние свои дальнейшие действия. Когда водитель спросил парня, куда он держит путь, Сашка вздрогнул и несколько смутился, но потом, преодолев себя, ответил легко и непринужденно:
– В большой город поеду. Буду там жизнь строить!
– Для этого нужно самому быть большим человеком и умельцем, каких там нет…! – неожиданно резко откликнулся водитель. – Да и у нас тут лучше. Вон, городские к нам отдыхать каждое лето валом валят, а ты к ним собрался!
– Ну и что! – зло огрызнулся парень. – Это мое дело!
– Как знаешь!
В условленном месте Сашка выпрыгнул из кабины, хлопнул дверью и, даже не попрощавшись с водителем, не оглядываясь, стал спускаться вниз по топкой, болотистой дороге, ведущей в сырой, темный лес. У поворота его уже ждал Тимофей, и, озираясь по сторонам, чтобы никого не встретить, они двинулись к своей цели. Уже смеркалось, когда молодые люди, наконец, дошли до старой землянки, где Сашка молча спустился с фонарем вниз и через некоторое время подал Тимофею что-то завернутое в байковое одеяло. Они упаковали это в заранее приготовленный рюкзак и опять молча повернули в обратный путь. На опушке у охотничьего домика они распили две бутылки водки, и Сашка, никогда столько не пивший, стал смелым и отчаянным.
– Когда эту продадим, пойдем куда-нибудь ещё за новыми. Кому они нужны, эти старые доски! – возбужденно говорил он товарищу. – Нет..., – тихо сказал Тимофей. – Я пас. Мне до сих пор не по себе.
Антиквар
Сашка нахмурился, но ничего не ответил. Утром, купив билеты на первый попавшийся поезд, они отбыли в город Вологду и уже через пять часов стояли на углу старинного дома возле небольшой аккуратной двери с потертой надписью «Антикварная лавка». Они долго бы ещё топтались, не решаясь войти, если бы пожилой антиквар в роговых очках не распахнул перед ними двери.
– Входите, молодые люди! – произнес он радушно. – Дайте-ка я угадаю… Ага.… Наверное, вы пришли колечко какое невесте присмотреть или ещё что в подарок для девушки…. Верно?
Сашка набрал полные лёгкие воздуха.
– Нет, – неожиданно громко выпалил он, а Тимофей при этом испуганно оглянулся на дверь. – Мы по другому поводу.
– Что же тогда? – непонимающе спросил антиквар. – Неужели продать что-то хотите?
Эта реплика придала обоим товарищам силы, и, развязав рюкзак, они аккуратно достали и выложили на прилавок завернутую в одеяло икону Пресвятой Богородицы.
– Вот это.
Антиквар осторожно отвернул край одеяла, глянул сперва на икону, а потом на сконфуженных парней. Его цепкий взгляд словно прощупывал обоих, и на миг у Сашки возникло желание бросить всё и бежать не оглядываясь. Старый торговец смотрел на них ехидно, издевательски, а они стояли не в силах шевельнуться.
– Вот что, – наконец сказал антиквар и поманил ребят к прилавку. – Я знаю, что икона ворованная, – и, сделав резкое движение вперед, он вдруг сильно и ловко схватил обоих парней за воротники рубашек.
– Пустите, вы не имеете права! – пробормотал Сашка, но антиквар крепко держал его ворот своими узловатыми пальцами.
– Про права заговорил, щенок! – усмехнулся он зло. – Вот если я вас обоих сейчас ментам сдам, тогда ты все о правах узнаешь!
– Не надо, – тихо попросил Тимофей.
– А не надо, тогда слушайте и молчите! Проходите в подсобку, быстро, – скомандовал он, а сам вернулся, и, заперев дверь лавки, повесил на неё снаружи табличку: «Переучет».
Когда молодые люди, наконец, очутились на улице, то оба бросились бежать не оглядываясь, и только на берегу реки они сели на парапет для того, чтобы отдышаться.
– А ты видел её глаза? – чуть погодя спросил Тимофей у Сашки.
– Чьи?
– Богородицы… Мне показалось, что в них стоят слезы!
– Ну тебя, скажешь тоже! – отмахнулся Сашка, хотя сам отчетливо эти слезы помнил и думать мог только о них.
С этого дня потянулась у двух друзей страшная воровская жизнь. Антиквар, называвший себя Петром Петровичем, давал парням задание и карту, на которой был обозначен маршрут. Всегда пешком, не садясь ни на какие автобусы, чтобы не привлекать внимания, они бродили по ближайшим пригородам, находили нужные дома и, дождавшись, пока хозяйка или хозяин выйдут за порог, проникали внутрь и забирали старинные, ценные иконы. Старики, как правило, плохо видевшие, обнаруживали пропажу не сразу, и потому погони за ворами никогда не случалось. Правда однажды они нос к носу столкнулись с хозяином дома, но тот принял их за печников, которых давно ждал, и даже напоил чаем. Потом ребята от души хохотали, вспоминая, как деловито они осматривали полуразвалившуюся печь и как обещали вернуться на следующий день с материалами для работы.
Так шли дни за днями. Петрович платил за работу неплохие деньги, и по вечерам парни не упускали возможность отдохнуть в одном из баров на берегу реки. Очень скоро Сашка близко сошелся там с официанткой Ириной и был немало удивлен, когда перед Новым годом она сообщила ему, что ждет ребёнка. В планы молодого человека совершенно не входила семья, и на следующий день он принес Ирине деньги на аборт, за что был изгнан ею из бара с позором.
Помоги ей родиться!
По рекомендации антиквара молодые люди снимали маленькую комнату на чердаке одного из близлежащих домов. Ночью, в полной темноте, лежа на твердом матрасе, Сашка размышлял об Ирине. Ему было обидно, что девушка мало того, что отказалась принимать его помощь, так ещё и изгнала его, словно он для неё ничего не значил. Погруженный в тяжелые думы, Сашка уже было стал засыпать, как вдруг явственно увидел перед собой лик Богородицы, той самой, с первой украденной им иконы. Он открыл глаза, попытался опять заснуть, но Матерь Божья вновь и вновь появлялась в его сне, смотрела на него грустно, с невероятной болью и тревогой. Потом ему приснился отец Мефодий. Сначала старый священник расхаживал по храму, обхватив голову руками, и произносил одну единственную фразу: «Пропал, совсем пропал!». Украденная икона оказалась в Сашкином сне на прежнем месте, и только он удивился, что батюшка говорит об иконе в мужском роде, как священник упал на колени перед хорошо знакомым ему образом и горячо зашептал: «Матушка, Спасительница и Заступница наша! Дорогая Матушка Божья, спаси и сохрани раба Божьего Александра! На мне грех, Матушка! Не доглядел я за парнем, а он на моих глазах рос! Вразуми его, Пречистая Дева! Вели ему оставить страшное ремесло и не убивать свою кровную дочь! Девочка жить хочет. Ты знаешь, Матушка, что она в этот мир на молитву призвана, так помоги ей родиться!». Батюшка поднялся и, тяжело ступая, пошел прямо к Сашке. Подойдя, он несколько раз перекрестил его, а потом что было силы ударил молодого человека по голове напрестольным Евангелием.
От неожиданности Сашка дернулся и раскрыл глаза. Весь дрожа, он сел и прислушался. Голова гудела нестерпимо, но тихо было на чердаке, и лишь по улице, скрипя и позвякивая на выбоинах, медленно ехала какая-то телега. Через пару дней спешно вызвав на переговоры мать и помирившись с Ириной, Сашка провожал последнюю на междугородний автобус, следовавший прямиком мимо поворота в его родную деревню. Когда прощались, девушка вдруг обняла его порывисто, а потом, слегка отстранившись, глядя парню прямо в глаза, сказала:
– Ты только себя береги, Сашенька… У меня сердце в пятки уходит, когда я думаю о твоей опасной работе… А можно я всем в деревне расскажу, что ты тут преступников ловишь?
– Ты что! Не надо! – от неожиданности Сашка выкрикнул эти слова и тут же втянул голову в плечи. Ему показалось, что на него обращены взгляды многих людей.
Ирина слегка покраснела, и губы у неё задрожали.
– Прости… Я только хотела похвастаться…
– Это нельзя! – краснея от собственного вранья, зашептал Сашка. – Работа на то и секретная, что о ней никому не разрешено рассказывать, понимаешь?!
– Да, конечно, не буду! Не волнуйся! Это же я так… Не было у меня никогда ни отца, ни матери, а тут такое счастье привалило – в семью берут…
– Как это «не было»? – удивленно спросил молодой человек.
– Я тебе как-то уже рассказывала, да ты, видно, забыл, – не сразу ответила Ирина. – Я в детском доме росла, и кто я, какого рода-племени, ничего не знаю…
– Забыл, – честно признался Сашка.
– Не важно! – Ирина повернулась и вошла в автобус.
Она села у окна, а Сашка продолжал стоять на остановке даже когда автобус давно скрылся за поворотом.
– Я буду тебе писать! Береги себя и ребёночка нам роди, – вдруг запоздало выкрикнул он, понимая, что его уже никто не услышит.
По весне, когда Вологда тонула в сырости и хляби, антиквар неожиданно, в выходной день явился в комнату на чердаке. Он плотно прикрыл за собой дверь, и уставился сверлящим взглядом на молодых людей.
Последнее дело
– Вот, что, молокососы, – сказал он тихо. – Дело к вам есть очень выгодное. Если поднатужите свои мозги, все получится, и жить потом будете много лет в шоколаде. Тут или пан, как говорят, или пропал…
– А что за дело? – неуверенно спросил Сашка.
Антиквар сел возле колченогого стола и стал что-то тихо говорить ребятам, но Тимофей вдруг вскочил.
– Я в церковь не пойду! – сказал он звенящим голосом. – Не могу я... Мы когда по деревням бродим и у стариков иконы с божниц снимаем, меня итак оторопь берет! Я давно хотел сказать вам, Петр Петрович, что больше не могу. Каждую ночь кошмары снятся!
Тимофей выпалил все это горячо, на едином дыхании, но антиквар только усмехнулся.
– Забыл, сынок, кто вы такие? Напомнить? Всех ваших деяний лет на десять по Уголовному кодексу точно хватит!
– Но вы ведь нас не сдадите, – быстро сказал Сашка. – Вы нам все эти задания даете! Антиквар смотрел на ребят, прищурившись.
– А кто вам поверит, молокососы? – улыбаясь тонкими губами, спросил он. – Если что, я знать ничего не знаю. Скупаю антиквариат как положено. Документы все оформлены, никто не подкопается, так что советую не ерепениться. А бежать вздумаете, так у меня руки длинные, везде найду!
Он встал, заходил по комнате, потом вернулся к столу и положил перед ребятами конверт.
– Тут все расписано, – спокойно произнес Петр Петрович и прошел к двери, давая понять, что разговор окончен.
Глядя в окно, Сашка видел, как он вышел в переулок и неторопливо направился прочь. – Сашка, – подойдя к приятелю, умоляюще заговорил Тимофей. – Сашка, давай все бросим и убежим! Ну их, деньги эти воровские! Не могу я больше!
– Я понимаю, – не сразу ответил Сашка. – Понимаю и боюсь. – Чего? – Петр в покое нас не оставит, а сбежим, он за родных возьмется. Нет, брат, ввязались, значит надо продолжать.
– Нет!
– Мы только в последний раз, и потом сразу уедем, – нерешительно ответил Сашка. – В последний раз, хорошо?
Тимофей ничего не ответил, но утвердительно кивнул головой.
А через неделю при попытке вскрыть тяжелый замок на крыльце церкви их обоих задержал наряд милиции. – Вот и хорошо, – шепнул Тимофей приятелю, когда их привезли в отделение. – Отмучились…!
Но мучения только начались. Десять лет дали обоим друзьям, и потянулись для них страшные годы тюремной и лагерной жизни.
Таинственный сон
По прошествии срока, в Великом посту, освободившийся Александр подходил по проселочной дороге к родной деревне. Снег на обочинах ещё лежал плотный, но дорога постепенно таяла, и в глубоких лужах радостно бултыхались первые перелетные птицы. День стоял пасмурный, но сквозь облака, подсвеченные изнутри, нет-нет да проглядывали смелые солнечные лучи. Умаявшись, Александр присел на оттаявшую сосну и огляделся.
«Словно бы и не было этих лет…», – подумал он, и тут же защипало глаза и сильно за- колотилось сердце. Как же не было, когда за прошедшие годы неоднократно приезжала к нему его Ирина, когда без него в родной деревне родилась дочь, когда, не выдержав стыда и боли, не дождавшись блудного сына, умерла мать. О смерти матери мужчине сообщили только спустя два месяца потому, что как раз в те дни подрался Сашка с одним из заключенных, грязно выругавшимся и оскорбившим самого Бога во время Литургии в тюремном храме. Об этой драке на всю жизнь осталась отметина – безобразный шрам через левую щеку, долго потом заживавший и в погодные нестроения дававший знать о себе болями лица и головы. Но сильнее боли грызли душу Александра жгучий стыд и отчаяние. В тюрьме он вновь и вновь вспоминал все свои похождения и по ночам, лежа на жестких нарах, так ненавидел себя, что жить не хотелось. Только Ирина и дочь, названная в честь его матери Серафимой, грели его измученную душу и держали на волосок от окончательной гибели.
В первую ночь после злополучной драки увидел Сашка как наяву сон. Почудилось ему, что в камеру вошли двое удивительных людей. Один был с крыльями за спиной, в длинных одеждах, и парень еле различал его, до того тело гостя казалось тонким и прозрачным. Вместе с ним зашла женщина, но не прошла к Александру, а, отвернувшись в сторону, остановилась у дверей. В темноте она сияла таким неземным светом, что Сашка совершенно не мог на неё смотреть. Женщина и гость с крыльями о чем-то спорили, и парень вдруг понял, что речь у них идет о его дальнейшей жизни. Он хотел что- то спросить, но стыд сковал его язык и закрыл глаза. «За то, что ты защитил мой дом, – услышал он явственно прямо над собой женский голос, – …ты будешь жить и вернешься домой, но никогда не забудешь о том, что содеял. В старину за воровство таким, как ты, отрубали руки…». Далее Сашка провалился то ли в сон, то ли в болезненный бред, и уже ничего не слышал больше.
Теперь, сидя на поваленной сосне, он размышлял о том таинственном сне. Солнце взошло высоко и, выйдя из-за туч, пригрело дорогу, и веселые ручейки побежали по ней, шурша и торопясь к большим рекам и малым озерцам, каких в родных Сашкиных краях было в изобилии. Мужчина встал и побрел к родной деревне. Вот уже показалась на пригорке отреставрированная за годы его отсутствия церковь с голубыми куполами, а за ней улицы, домики, огороды, школа – все такое родное, что комок подступил к горлу путника. Поравнявшись с оградой церкви, Сашка остановился и прислушался. Было тихо, служба давно отошла, и прихожане разошлись по домам. Мужчине очень хотелось зайти в калитку, но он медлил, не решался, словно ждал чего-то. Он стоял так долго, и перед его глазами вновь и вновь проплывали картины его бесшабашной юности. Совесть жгла душу и не давала ступить шагу. Ему стало душно, Сашка расстегнул ворот своей одежды и прислонился к забору.
– Дяденька, вам помочь? Вам плохо? – услышал он за своей спиной звонкий детский голос.
От неожиданности Сашка обернулся и увидел прямо перед собой девочку лет девяти в коротеньком пальтишке и стоптанных башмаках. Девочка была тоненькая, светловолосая, прозрачное личико её светилось, и только огромные, наполненные глубокой печалью, бархатные серые глаза смотрели открыто и доверчиво. Она протянула Сашке левую руку.
– Холодно, дяденька. Не надо сидеть на снегу. Пойдемте в церковь, у нас батюшка хороший. Он всех странников привечает!
Тут только мужчина заметил, что уже не стоит, а сидит, привалившись к забору. Он встал и нерешительно посмотрел на девочку, и она улыбнулась ему. Александр открыл свой рюкзак, вынул оттуда несколько городских конфет. Девочка тем временем доверчиво взяла его за руку и потянула во двор церкви. Послушно идя за ней, мужчина протянул девочке конфеты.
– На, вот… Возьми! Это тебе! – сказал он.
– Не могу, – отрицательно помотала головой девочка. – Вот придем в храм, тогда возьму.
– Почему только в храме?
– У меня правая ручка сухая, не работает, поэтому я её в кармашке ношу, – спокойно ответила она. – А левой я тебя держу, видишь?
У Сашки потемнело в глазах, и он остановился. «Вот она, разгадка таинственного сна…» – эта мысль пронзила его сердце. Они стояли на церковной дорожке и пристально глядели друг на друга.
– Как тебя зовут? – тихо спросил мужчина.
– Серафимой, – опять улыбнулась девочка. – А что?
И тогда он рухнул перед ней на колени и, заливаясь горькими слезами, обнял её всю, стал целовать старые ботинки, край обтрепанного пальтишка и саму дорогу, по которой она только что шла.
– Папа, – нерешительно произнесла девочка. – Папа, это ты? Ты вернулся?
Обхватив его здоровой рукой, Серафима повисла у отца на шее, а он поднял её и бережно понес в церковь.
Екатерина Юдкевич
Фото Алексея Крепышева