В своё время дочь ухтинской блокадницы Ивановой Ларисы Валентиновны передала мне её дневники. По мотивам этих скупых записей я и написал свой рассказ, фамилии и имена героев изменены.
…Вдали показался жёлто-красный трудяга-трамвай, заметно покачивающийся на просевших стальных путях. И только тут, чуть в стороне от остановки прямо на путях, Анастасия Петровна увидела хлебный каравай неизвестно какими судьбами сюда заброшенный. С коричневатой до трещин пропечённой корочкой, едва начатый, он сиротливо лежал себе в ожидании неизбежной участи…
Бывают, порой, такие экстремальные моменты, когда буквально за считанные секунды, как в документальном кино, перед глазами человека вихрем проносится вся его прошедшая жизнь. Причем, с такими яркими деталями и мельчайшими подробностями, о которых он и позабыл-то уже через несколько дней после реального свершения этих событий.
Нечто подобное случилось и с нашей, успевшей сделать шаг вперёд пенсионеркой, счастливым образом пережившей самую страшную первую зиму в осаждённом врагом Ленинграде. Неосязаемая машина времени, под названием человеческая память, мгновенно перенесла Анастасию Петровну в один из студёных дней февраля 1942 года.
Неподалёку от Малой Невки стоит вымороженный до последнего кирпичика трехэтажный дом, чем-то похожий на вконец простуженного человека, который вот-вот зайдётся в тяжёлом, надсадном кашле.
В крест-накрест заклеенных бумажными полосками окнах – ни огонька. Кажется, что нет тут ни одной живой души, но неожиданно с жалобным скрипом распахивается форточка и на укрытый метровыми сугробами тротуар, разом летит то немногое, что ещё сумел выдавить из себя человеческий организм, перестроившийся за последние месяцы на режим элементарного выживания.
На сорокаградусном морозе содержимое детского горшка к моменту приземления замерзает и без труда, почти полностью уходит под грязный серый снег.
Этому дому ещё крупно повезло… Ведь справа на месте его ближайшего соседа – обнажённая до безобразия груда развалин, а у того, что слева, с будоражащей голодное воображение вывеской «Продукты», вывалился целый угол.
В самой маленькой из трёх комнат из мебели остались только две железные кровати, на которые свалена вся имеющаяся в семье одежда и разное тряпьё. У окна установлена печка-буржуйка с хитро изогнутой трубой, конец которой выведен через форточку на улицу.
На освобождённой от обоев заиндевелой стене висит вышитая картина, чёрная тарелка радио и старые часы-ходики с длинной цепью, заканчивающейся противовесом в виде еловой шишки. Часы, равнодушные к происходящему вокруг, продолжают методично отмерять время и при этом необычно громко тикают.
На полуторной кровати свернувшись в тугой клубочек, лежит семилетняя девочка Настя. Она чутко прислушивается к до боли знакомым звукам, доносящимся из-за плотно прикрытого портьерой окна.
Неукоснительно следуя директиве Гитлера «стереть город с лица земли» педантичные немецкие лётчики бомбят сейчас Выборгскую сторону. Когда бомбёжка закончится, вернётся с дежурства мама. Вместе с тётей Катей она находится на ответственном посту. В задачу женщин входит вовремя подхватывать железными клещами сброшенные на крышу дома зажигалки и скидывать их на мостовую. Насте нравилось смотреть на то, как они ярко горят – словно бенгальские огни на новогодней ёлке.
Возвратившись, мама первым делом спросит:
– Ну, как ты тут без меня, Настенька? И убедившись, что с дочерью за время её отсутствия ничего худого не приключилось, начнёт торопливо разжигать печь, чтобы обогреться и вскипятить принесённую загодя речную воду.
Однако более всего девочку занимал сейчас главный вопрос: когда появится старший брат Володя и каким окажется полученный им по карточкам хлеб?.. На прошлой неделе, например, случился настоящий праздник! Вместо 125-граммовой пайки хлеба на карточки выдали плотно спрессованную в плитки шелуху подсолнуха. В южных краях та масса, что остаётся после отжима из семечек подсолнуха масла, называется макуха, а у ленинградцев родилось другое название – дуранда.
Господи, какое наслаждение медленно, тщательно пережёвывая, грызть эту пахнущую растительным маслом плитку и отдуваясь запивать её крутым кипятком! Набухшая зерновая масса плотно заполняет удивлённый таким необычным угощением желудок и тут приходит давно позабытое ощущение довоенной сытости.
А вот обычная пайка – это чёрная глинистая масса, ощутимо припахивающая нафталином, поскольку в качестве добавки пекари использовали фабричную обойную муку. Большая удача, если тебе достанется корочка – она куда дольше жуётся. Жалостливый Володя в качестве довеска ещё и отсыпал в ладошку сестрёнке те немногочисленные хлебные крошки, что оставались в бумажном свёртке.
Услыхав в прихожей знакомое поскрипывание одетых на валенки калош, девочка не без труда выбралась из-под вороха одеял и заспешила навстречу освободившейся от дежурства матери.
– Вот и умница, что поднялась. Сейчас затоплю печку, согреемся. Да и тебе, доченька, работа найдётся.
Мама подхватила увесистый ломик и по-мужски сноровисто отодрала от пола пару паркетных досок. Потом оценивающе осмотрев их, распорядилась:
– Бери, Настенька, столовый ножик и начинай соскабливать вот с этой доски клей – она поменьше будет. Завтра мы из него знатную похлёбку сварим. Да аккуратней смотри, палец не занози.
Проворная мама со своей доской управилась, естественно, быстрее дочери. Расколов её помельче тотчас принялась растапливать неприхотливую буржуйку. Через несколько минут весёлый огонёк принялся жадно облизывать кусочки дерева, быстро набирая силу.
Тонкие бока самодельной печки на глазах раскалились, а в двухлитровой жестянке на поверхности воды появились первые цепочки крохотных пузырьков.
Воспользовавшись моментом, вконец измотанная Клавдия Сергеевна, не раздеваясь, прилегла на краешек кровати и, расслабившись, прикрыла глаза. Уже очень скоро у дочки день рождения. Конечно, она будет ждать подарки, и у неё припасено то, чем можно удивить и обрадовать Настеньку.
Вначале сентября 1941 года после массированной немецкой бомбёжки заполыхали деревянные Бадаевские склады продовольствия, построенные ещё в 1914 году. Тогда сгорело 40 складских помещений, где хранились 3 тысячи тонн муки и 2,5 тысячи тонн сахара. Этот пожар стал для ленинградцев символом надвигающегося голода.
Клавдия Сергеевна вместе с подругой Катей ездила пару раз на пожарище в слабой надежде отыскать что-либо годящееся в пищу. От тех поездок у неё и сохранился кусочек чёрного, смешанного с землёй и гарью сахара.
Измождённое лицо разменявшей перед войной четвёртый десяток женщины, осветила лёгкая улыбка: она живо представила себе, как удивлённо, по-детски трогательно, распахнутся голубые глазёнки дочери, как весело запрыгает она, безмерно счастливая такой, казалось бы, малостью.
От приятных размышлений не осталось и следа, когда рядом раздался отчаянный Настенькин крик: она, играясь у печки, умудрилась опрокинуть жестянку с кипятком.
«Господи, обварилась! Только этой беды нам ещё не хватало», – мгновенно пронеслось в материнской голове. Между тем вконец перепуганная дочь продолжала кричать на весь дом, как сумасшедшая.
Первой отреагировала одинокая странная соседка из квартиры напротив. Её Настя очень боялась и за глаза называла бабой-ягой.
Донельзя исхудавшая, с одеялом на голове вместо платка, она едва взглянув, оценила ситуацию и так же неслышно, как появилась, исчезла за незакрывающейся дверью.
– Мама, мама! Отчего она такая противная и злая?! Даже словечка доброго не сказала. Настоящая баба-яга!
– Не выдумывай. И вообще: разве можно так о взрослых говорить! – одёрнула Настю мама, продолжавшая раздевать её и осматривать.
Дочкины вопли явно не соответствовали действительному положению дел: лишь небольшой участок на руке, куда попал кипяток, начинал набухать и пунцоветь.
А тут опять появилась «злая» соседка, со злорадно-ухмыляющимся, как казалось Насте, лицом. Молча сунув в руки Клавдии Сергеевны замызганную бутылочку, она тотчас убралась восвояси.
На самом донышке склянки находилось постное масло, применявшееся как народное средство для обмороженных или обожжённых частей тела. Вот тебе и злая Баба-яга!
Поужинавшая, довольная Настя нежилась в постели под ворохом одеял и терпеливо поджидала маму, которая о чём-то шепталась с Володей. Сейчас она сожалела лишь о том, что часть принесённого братом хлеба оставили на завтра. А как было бы здорово съесть всё сразу, до последней крошечки!
Девочке припомнился похожий зимний вечер в домике у дедушки и бабушки на Володарке.
За обеденным столом по-семейному пили чай. Дедушка Степан клал в левую руку увесистый кусок сахара, а в правой зажимал кухонный нож. Резкими, точными ударами тупой стороной ножа, он разбивал кусок на неравные части, а уже потом брался за щипцы. Кусочки сахара складывал в вазочку из толстого полупрозрачного стекла. При этом все мелкие крошки дедушка собирал в широкую мозолистую ладонь и, отхлебнув липового чая, ловко отправлял их в рот. Сахаром в семье дорожили и чаёвничали в основном в прикуску.
Дед Степан, участник Первой мировой войны, умер через несколько месяцев после нападения фашистов. Незадолго до смерти он сказал: «Русский солдат победит германца. Не умеет он воевать, да и духом слаб».
Так и не дождавшись мамы, под монотонное тиканье ходиков, Настя заснула. И приснился ей всё тот же многократно повторяющийся сон…
Будто перед ней на кухонном столике стоит расписное деревянное блюдо с бабушкиными фирменными булочками-розочками. Ещё тёплые, щедро обсыпанные сахарной пудрой, они так и просятся в рот. Рядом розетка с густым крыжовенным вареньем, из которого выглядывают не разваренные ягоды.
Девочка макает булочки в варенье и с наслаждением ест одну за другой. При этом, диво-дивное, блюдо остаётся полным!
…Анастасия Петровна успела-таки подхватить хлебный каравай и сейчас, бережно прижимая его к груди, съёжившись, стояла перед разгневанным водителем, как провинившийся ученик перед строгим классным руководителем.
– Тебе, тётка, совсем жить надоело?! Это ещё хорошо, что я пораньше перед остановкой притормаживать начал. Себя не жаль, о других хотя бы подумала…
Женщина молча кивала головой, заранее соглашаясь с этим вступающим в зрелый возраст парнем. Ну, как в немногих словах объяснить ему особое значение хлеба для людей, переживших ленинградскую блокаду?.. Ведь в том памятном феврале 1942 года от голода и холода ежедневно умирало до четырёх тысяч человек! А этот хлебный каравай с трамвайных путей, мог реально спасти чью-то жизнь.
Даже внуки-старшеклассники и те открыто подсмеиваются над чересчур экономной бабушкой. Думают, что из жадности подсушивает она на кухонной батарее корочки хлеба. И пускай себе думают… Главное, чтобы и они, и этот симпатяга-водитель, прожили под мирным небом долгую и счастливую жизнь.
Юрий Теплинский
Фото история.рф