«Будьте добреньки, люди!»

  Сколько себя помнит, Аня слышала эти слова от своей мамы. Суетливая, юркая, как мышь, одетая всегда во все серое и плохонькое родительница произносила их везде: в школе, где Аня училась, а мать работала уборщицей, в поликлинике, в магазине, в отделе социальной службы, куда мать ходила регулярно за помощью. Аня честно старалась понять свою мать: той нелегко приходилось в жизни тащить на своих плечах дочку-инвалида. Что ж, вот такая у нее родилась дочь: кособокая, одна нога короче другой, а на «морду лица» и взглянуть неприятно, до того некрасива… Что у нее было хорошим, так это тихий мелодичный голос и длинная, до пояса, пшенично-желтая коса. Но Аня не замечала этой красоты, все в ней казалось ей омерзительно-некрасивым, но она уже молча несла в себе свое уродство как крест – давно выплакала все слезы, после которых стала жить так, чтобы как можно реже попадаться людям на глаза. Но как это было сделать, если каждый день надо ходить в школу? Вот где Аня испивала свою чашу страданий до дна! Ее толкали, пихали, сбивали с ног, дразнили, корчили ей рожи, обзывали, смеялись над ней. Правда, сейчас, к семнадцати годам, это происходило все реже – видно, привыкли к ее некрасивости и кривобокости, но на душе легче не становилось, потому что насмешки, брезгливость, в лучшем случае жалость она видела в каждом взгляде и слышала в каждом голосе, когда, случалось, обращались к ней, чтобы что-то спросить. Аня училась лучше всех в классе – что ж, все свое время она посвящала учебе, ей ведь некуда было идти и не с кем было общаться. - Это твой крест, девочка, – сказал ей однажды священник, ее духовный наставник отец Сергий. – Не спрашивай, зачем и за что, нам не дано угадывать замысел Божий. Позволив тебе родиться… гм… не совсем красивою и здоровою, взамен Он наградил тебя чудным голосом и великолепными волосами. С таким голосом только и петь, что на клиросе. Не ропщи, миленькая, а живи с добром и любовью в сердце. Ах, как легко это сказать, но как сделать? Иногда Аня ненавидела весь мир и всех людей, но, привыкшая к кротости, смиряла себя, а потом долго каялась в церкви перед ликами святых. И петь в церковном хоре тоже не могла себя заставить: там столько людей, и все смотрят на убогую с жалостью и состраданием… В канун Рождества в их классе появился новенький. «Это ваш новый одноклассник, – сказала учительница, вводя в класс худощавого паренька с лицом, сплошь усыпанным розовыми веснушками. На этом свежем юношеском лице выделялись большие темные очки. Новенький шел за учительницей неверной, спотыкающейся походкой. – Знакомьтесь, это Паша Емельянов, он с родителями лишь недавно приехал в наш город и школу заканчивать будет в вашем классе». Аня сразу поняла, что Паша плохо видит, и догадалась, почему его посадили за один стол с нею. Она сидела одна и была инвалидом. Как и он. Вот пусть они и сидят вместе – два инвалида… Но ее жизнь изменилась именно с этого мгновения, когда Паша повозился, устраиваясь на новом месте, а потом обернулся к ней своими веснушками и спросил шепотом: - Ничего, что я разделю эту парту с тобой, ты не в обиде? - С чего это я должна быть в обиде? – фыркнула Аня, не глядя на него. - Ну, наверное, мало приятного видеть каждый день эту тусклую физиономию подслеповатого крота… И вот тут Аня пристально посмотрела в лицо новенького: прикалывается он, что ли? А потом ее осенило: он это так говорит, потому что он плохо видит и понятия не имеет о том, какова на самом деле «физиономия» ее самой! - Скажи спасибо, что ты не видишь мою физиономию, – съязвила она. – Тогда твоя показалась бы тебе просто прелестной. - Да ну? – удивился Паша. – Стало быть, мы теперь с тобой та еще парочка: баран да ярочка. И тут Аня прыснула. Она даже не помнила, когда смеялась в последний раз или хотя бы прыскала вот так. А сейчас ей стало смешно, по-настоящему смешно. И такое внутри поднялось непонятное ликование, такая радость вдруг накатила, что впервые за долгие годы скорбной замкнутости ей захотелось смеяться и даже не просто смеяться, а хохотать в голос. Они с Пашей шептались весь урок, и потом на переменах, и на всех последующих уроках. Когда шептаться было никак нельзя, они переписывались на листочках бумаги, и у Ани сжималось сердце, когда она читала корявые, но безупречно грамотные слова, написанные неверной рукой полуслепого человека. «Ну, если тебя не покоробит иметь в друзьях такого крота, как я, то я с удовольствием записался бы к тебе в друзья, – писал Паша. – У меня здесь нет ни одного даже знакомого, не то что друга». «Уже есть, – отвечала Аня, стараясь писать крупно, чтобы он смог прочитать. – Это я. И я хочу быть не просто твоей знакомой, а настоящим другом. Как же хорошо, что ты плохо видишь!». С тех пор жизнь Ани стала наполняться светом, как воздушный шар – воздухом. Понемногу, постепенно, все больше и больше. Они с Пашей встречались каждый день, и говорили обо всем на свете, и не могли наговориться, и радовались каждому часу, проведенному вместе. Новый год встречали тоже вместе. Паша хотел пригласить Аню к себе домой, говорил, что и родители будут рады познакомиться с подругой их сына, но Аня отказалась наотрез и даже чуть не расплакалась, когда Паша стал настаивать. - Они ведь не слепые, Паш, как ты, – всхлипывала она. – Они-то сразу увидят меня во всей красе… - Да ты дура, что ли? – вконец рассердился Паша. – Так и будешь всю жизнь прятаться от людей? Что, у тебя клыки изо рта растут или нос, как груша? Мы просто встретим Новый год вместе, всей семьей, при чем тут твоя внешность? И потом, с чего ты взяла, что некрасивая? По мне, так ты очень даже симпатичная. В конце концов он уступил Ане, и праздник они провели вместе с ее мамой. Мама накрыла хороший стол, переоделась в цветастое крепдешиновое платье, которое Аня помнила с рождения, чокнулась с ребятами бокалом с шампанским и ушла в свою комнату смотреть телевизор. А Аня с Пашей играли в смешные игры, осыпали друг друга разноцветным конфетти, жгли бенгальские огни и не могли наговориться, Аня не помнила ни одного дня своей жизни счастливее, чем этот. Глубокой ночью оделись и пошли по нарядному городу, засыпанному свежим, чистым, сверкающим снегом. Дошли до церкви, во двое храма было тихо и благодатно. «Господи, Господи! – мысленно горячо молилась Аня. – Как же я благодарна Тебе за Пашу! Только бы он никуда не исчезал из моей жизни, только бы я не лишилась этой нашей драгоценной дружбы». Она вспомнила эту свою молитву, когда несколько дней спустя, в самый канун Рождества, они с Пашей стояли в кругу хохочущих молодых людей, осыпающих их оскорблениями и едкими насмешками. Паша нервно озирался, не видя в вечернем свете вообще ничего. - Что? Что, Аня? Чего они хотят? А Аня, вся подобравшись, крепко сжимала в руке Пашину ладонь, истово молилась и призывала на помощь Богородицу. Парни, гогоча, обступали их все теснее, их было четверо, и они были пьяны. Вот один из них дурашливо, но крепко стукнул Пашу по голове, другой пнул Аню пониже спины, третий выхватил у нее из рук сумочку. - Не трогайте нас, пожалуйста, – тихо, почти шепотом, сказала Аня, дрожа мелкой нервной дрожью. Глазами, полными тревоги, она поочередно вглядывалась в хмельные лица каждого из их мучителей. – Отпустите нас… пожалуйста. Если вам нужны деньги, возьмите все, что есть в кошельке. - Не трогайте ее, сволочи! – вдруг выкрикнул Паша, рванувшись так, что чуть не упал. - Да кому она нужна, кляча твоя хромая! – ответил кто-то. «Будьте добреньки, люди добрые…» – вдруг зазвенели в ушах Ани знакомые и ненавистные с детства слова. Тогда, еще девочкой, она пообещала себе, что никогда, даже под страхом смерти, не станет умолять кого бы то ни было такими вот словами. Но сейчас рвались из нее именно они. И она произнесла их. Но не с маминой хныкающей интонацией, а совсем иначе – глубоким чистым голосом, в котором звучали и печаль, и боль, и сила. - Будьте добреньки, люди, отпустите нас. Мы не желаем вам зла, не пожелайте же зла и вы нам. Во имя Христа, Который скоро родится – не пожелайте и не причиняйте зла никому! Изумленно притих рядом Паша. А наседавшие злодеи вдруг остановились и попятились. И пятились до тех пор, пока не развернулись и не пошли торопливо прочь, не сказав больше ни слова, не огрызнувшись и не выругавшись. Вглядываясь слепыми своими глазами в смутно белевшее в сумраке лицо подруги, Паша присвистнул: - Ничего себе… Как ты это сделала? Чем ты обратила их в бегство? - Это не я, – смеясь, отозвалась Аня, – это Христос. Разве я смогла бы? Именно в этот миг она поняла, как бывают несчастливы иные красивые и здоровые, но исполненные зла и жестокосердия. И как могут быть счастливы больные, покалеченные и некрасивые, но чья сущность остается доброй, ласковой и сострадательной к чужой беде. Как она, Аня. Это открыл ей Он – Христос… - Мама напекла целую гору вкуснейших пирожков, – с печалью сказал Паша, стараясь побыстрее прийти в себя после перенесенного волнения. – И вообще, дома сейчас готов прекрасный рождественский ужин, а разделить его не с кем, опять будем только мы втроем: я, мама и папа. - А я? – спросила Аня. – Разве мне не доведется попробовать чудесных маминых пирожков? - Ты пойдешь к нам, Анька? – выкрикнул Паша и схватил ее за руку. - Ну, как я могу не пойти? – улыбнулась Аня. – Ведь надо  прославить Рождение Иисуса Христа и Матушку Его Богородицу и поблагодарить Их за сегодняшнее спасение.  Что мы без Них? Она точно знала, что получила сегодня от Господа самый драгоценный подарок в честь Его Рождества, но еще не определила: это чуткий, добрый и справедливый друг Паша или крепкая, несокрушимая вера в Господа, в Его Матушку, в Ангелов-Хранителей, которые всегда рядом. И даже если им с Пашей пришлось бы сегодня принять смерть, то и это было бы не страшно: раз уж попустил Господь, значит, так надо. Но Он попустил им жить – стало быть, будем жить! Да, вот такими покалеченными, неполноценными, некрасивыми, но с сердцами, полными любви и доверия, а не зла и ожесточения. И что там сегодня Паша сказал: «По мне, так ты очень даже симпатичная…». Он, что, совсем ослеп, что ли? Или это опять чудеса Иисуса Христа? Может, Он сделал ее красивою? Больше всего на свете Ане хотелось сейчас побежать и посмотреться в зеркало… Тамара Новикова. Рисунок Ксении Кравченко. КС №2(67) 2016 г.