– Да, мама, да, ты отравила мне всю жизнь! – у дочери даже слюна выстреливала изо рта, забрызгивая ярко окрашенные губы. – Другие родители делают для своих детей все, абсолютно все, а ты? Что ты для меня сделала?! Ни приличной квартиры, ни хорошей мебели, про машину я уже не говорю. Зачем тогда надо было рожать меня, если обеспечить ребенка всем необходимым вы с отцом были не в состоянии?
Лариса Павловна стояла у стены, помертвев и всем сердцем желая вжаться в нее, втиснуться, исчезнуть там без следа. Еще никогда ничьи слова так больно не били ее, и никогда они не были так чудовищно несправедливы. Тем более, слова родной, единственной дочери, которую она любила до беспамятства. Она не могла выдавить из себя ни слова, хотя в голове лихорадочно мельтешили ответы на каждое дочкино обвинение, особенно на последнее. «Ну, как это – «зачем надо было рожать»? Как это – «зачем?», если мы с отцом так долго ждали тебя, вымаливали у Господа и Богородицы? А когда ты, Яночка, наконец, появилась, мы жили и работали только ради тебя, ты ни в чем отказа не знала, имела все, что желала. Уже вовсю властвовала перестройка, которая сначала пере- молола, как в мясорубке, добрейшего и честнейшего твоего отца, потом моих и его родителей, мою младшую сестру. Когда ты подросла, она уже поутихла, после чего добралась и до нас с тобой. В научном институте мою должность сократили, и я долго перебивалась на разных работах, с ужасом подсчитывая, сколько надо денег, чтобы купить дочке пальтишко, сапожки, джинсики, куда-то отправить ее отдыхать летом…».
Выучила дочку, замуж честь по чести выдала, а чего это ей стоило, знала она одна. И вот теперь дочь с зятем решили машину купить, и не хватало им всего-ничего: ровно половины стоимости автомобиля, то есть четыреста тысяч рублей. Четыреста тысяч!
– Полмиллиона, значит, – усмехнулась тогда Лариса Павловна. – И ты решила занять их у меня? Господи, Яна, да я и четверти таких денег в глаза не видела – откуда? Вон, в кошельке триста рублей болтаются – на продукты, это и есть все мое состояние. С чего ты взяла, что у меня могут быть такие деньги?
– Ну, займи у кого-нибудь, у тебя же есть богатые подруги, – на щеках у дочери зацвели злые пятна. – Мы ведь отдадим!
– Нет у меня таких подруг, – вздохнула мать. – А если бы даже и были, я не стала бы просить такую сумму. Ты что, Ян, это же уму непостижимо – взять в долг полмиллиона! Не лучше ли подождать, подзаработать, подкопить, тогда уж…
Никогда, даже в самых страшных кошмарах не могла представить себе Лариса Павловна, какой ушат грязи выльет на нее ее родная, вымоленная у Бога доченька…
– Ну… Господь тебе судья, доченька, за такие слова, – сдавленным от смертной обиды голосом произнесла Лариса Павловна. – И если у тебя такая уж плохая мать, что ж, путаться у вас под ногами я не буду и за куском вашего хлеба руку не протяну. Живите своей жизнью, а я буду жить своей.
Яна выскочила за дверь, и больше мать ее не видела. Пять лет прошло с тех пор. Пять лет жуткого одиночества, которое поселилось там, раня, причиняя боль, но и спасая, утешая. На людях Лариса Павловна вообще не могла быть: все они казались ей счастливыми, радостными, довольными жизнью, тогда как она жила с кровоточащим сердцем и не видела смысла ни в чем. В первый год Лариса Павловна еще ждала дочку, еще надеялась на то, что та одумается. Потом, не выдержав, сама бежала к ней, но там либо видели ее из окна и дверь ей не открывали, либо их дома не было. Дочь не звонила ей ни в день рождения, ни на Новый год, ни 8 марта. На женщину без слез нельзя было смотреть: «ходячая скорбь», как сказала однажды подруга Зоя, единственная, которая все годы была рядом.
Чтобы вырваться из паутины, сотканной из обиды, горя и одиночества, Лариса Павловна все перепробовала: и старалась искусственно быть веселой, и к помощи алкоголя прибегала, и в церковь ходила, и даже всерьез подумывала о том, чтобы уйти в монастырь. Ничего не помогало. В последний год окончательно закрылась в своей раковине и медленно там угасала.
Оживала лишь раз в году – на Рождество Христово. Тогда откуда-то приходили силы, и она тщательно убирала квартиру, жарила курицу и пекла пирог с вишневым вареньем. Даже Новый год не праздновала, но Рождество – всегда. Шла в церковь, но молиться не могла: не знала, о чем просить Господа на этот раз. Разве что, как все, славить Его?
Сейчас вдруг навалилась обида не на кого-нибудь, а на Самого Господа Бога.
«Что ж Ты? – печально строго мысленно вопрошала она, вглядываясь в аскетичный Божественный лик. – Вот уже пять лет, как жизнь моя остановилась, а Ты и пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне. Или я такая уж никчемная и недостойная, чтобы мне помогать? Что ж Ты не вернул мне дочку, в которой была вся моя жизнь? Сколько я молилась Тебе, просила, умоляла! За что же мне славить Тебя?».
На этот раз ответ пришел сам собой: «А, может, все это произошло именно оттого, что в этой доченьке была вся твоя жизнь? А какое место занимал в ней Бог, Которому ты слезно молилась все эти годы? О чем ты молилась? Только о том, чтобы Он вернул тебе дочку. А зачем Ему тебе ее возвращать, если она опять застит тебе весь белый свет? Ты и раньше ничего вокруг не видела и сейчас не увидишь. А Ему это надо? Нет, Ему надо, чтобы ты Его полюбила превыше всего, чтобы каждый свой шаг в жизни ты сверяла с Ним, чтобы Его благодарила за каждую малость. Только тогда у тебя все будет хорошо…». Вернувшись домой из церкви, Лариса Павловна ощутила небывалый при- лив жизненных сил. Накрыла на стол, в высокую хрустальную вазу поставила три серебряные веточки с искусно сделанными золотистыми шариками, а к вазе прислонила небольшую иконку Иисуса Христа – с Ним она сегодня будет встречать Рождество. Отныне Он – ее семья.
Позвонила Зоя, поздравила, сказала, что прийти сегодня не сможет: у нее дети с внуками гостят, а вот завтра непременно забежит. И только Лариса Павловна положила трубку, как раз- дался новый звонок – в дверь. Она буквально остолбенела: кто это может быть? На негнущихся ногах пошла к двери, щелкнула замком…
Заливаясь слезами, повисла на шее дочка Яна. Сбоку обнимал длинный зять Олег, трогательно басил что-то в ухо. А с другого бока застенчиво привалилась крошечная девчушка в белой шубке, розовой пушистой шапочке и с розовым же теплым шарфиком. Глянули на ошеломленную женщину знакомые дочкины глаза: Господи, внучка! Копия Яны в детстве.
А потом долго не могли наговориться, охая, ахая и перебивая друг друга.
– Ой, мама, какая же я подлая дура! Не понимаю, как я могла?! Правда, целый год ходила, задрав хвост, обиженную из себя корчила. Потом все ждала, когда ты придешь и мы помиримся.
– Я приходила, только дверь никто не открывал…
– Я уже Янке столько раз говорил: да плюнь ты на гордость, – вторил зять. – Сходи сама, мать там, небось, места себе не находит…
– Так ведь стыдно! С какими глазами я заявлюсь? Я ведь, мам, у вашей почтальонши все о тебе расспрашивала: жива ли ты, здорова? Я все про тебя знала, ты не думай, что я не интересовалась. Рано утром специально приходила и с дворником, Петром Ивановичем, о тебе говорила. Я, как вспомню, каких слов тебе наговорила, так прямо сердце переворачивается. Какой дьявол в меня тогда вселился, ума не приложу…
– Мама сильно плакала, она по бабушке скучала. А это ты моя бабушка?
– Ой, мам, если бы не твое смс, не знаю, когда у меня ума хватило бы прийти!
– Какое смс?
– Ну, какое ты мне сегодня при- слала.
– Я?!
Дочь достала телефон и стала щелкать кнопками.
– Ничего не понимаю, – бормотала она. – Где же оно? Олежек, ты стер? – Ничего я не стирал, с чего бы это мне? – Ларочка, это ты копалась в мамином телефоне?
– Я не копалась. Я его не брала.
– О, Господи, да что же это? Ведь было сообщение: «Я вас жду».
– Янка – в рев, дескать, слава Тебе, Господи! Кинулась Ларку наряжать…
– Погодите, как вы сказали? Солнышко мое, тебя как звать-то?
– Лара.
– Ну, Лариса сегодня звучит как-то не очень, – зарделась Яна. – А хотелось назвать дочку в честь тебя, мам. Олежка и предложил: давай назовем Ларой. И красиво, и стильно. Лариса Павловна с трудом перевела дух и сморгнула горячие слезы.
– Ну, давайте, садитесь к столу.
А сама подошла к большой, в ризах, иконе Спасителя и низко, в пояс, поклонилась.
– Спасибо Тебе, Господь милостивый. За все спасибо. За дочку Яну. За внучку Лару. За семью обретенную.
Тамара Новикова
Рисунок Ксении Кравченко